Байсоголов Григорий Давидович
Черников В.Г. Байсоголов и другие // Озерский Вестник . 2002. № 76 от 10 июля. С. 3
ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА:
Ф.И.О — Байсоголов Григорий Давидович
Год рождения — 1921
Образование — высшее, окончил Тбилисский медицинский институт, доктор медицинских наук, профессор
Сведения о работе:
1942 – эвакогоспиталь 2463, помощник лекаря
1943 – зав. физиотерапевтическим отделением, студент 5-го курса
1945 – Центральный ордена Ленина институт переливания крови, врач
1950 – Южно-Уральская контора Главгорстроя Союзе СССР, зав. терапевтическом отделением МСО- 71
1953 – зав. филиалом Института биофизики
1965 – Институт медицинской радиологии, зам. директора
1970 – освобожден от должности замдиректора по научной работе по личной просьбе и назначен на должность руководителя отдела лучевой терапии
1988 – освобожден от занимаемой должности в связи с уходом на пенсию
1988 – старший научный сотрудник-консультант отдела лучевой терапии и гематологических заболеваний
2 № 1 – уволен по собственному желанию.
Награды и почетные звания: два ордена Трудового Крайнего Знамени; орден Отечественная войны II степени; орден "Знак Почета"; лауреат Ленинской премия СССР.
У Озерска богатая история, которую писали люди, трудившиеся с первых лет основания комбината на заводских площадках, в институтах, лабораториях, в самом городе. Не один раз уже рассказывал о первопроходцах журналист и депутат горсовета Валентин Григорьевич ЧЕРНИКОВ. Сегодня "0В" предлагает вниманию читателей главу из готовящейся к изданию новой книги В.Г. Черникова "Особое поколение". Она посвящена одному из основателей ФИБ Григорию Давидовичу БАЙСОГОЛОВУ.
О том, как строили наш город, написаны тома, о том, как создавали ядерные технологии и получали первые слитки плутония — еще больше. А вот о тех, кто в это время бился за спасение жизней и здоровья переоблученных на реакторах на плутониевом и радиохимическом заводах людей, пока рассказано крайне мало. Для массового читателя — практически ни одной достаточно полной публикации. Только отдельные статьи и небольшие очерки. Между тем в больничных палатах разворачивались сюжеты не менее напряженные и драматичные, чем на атомных реакторах. Взять судьбу той же Таисии Громовой. Только что все видели ее цветущей, энергичной, не боящейся ни трудностей, ни вредности, во всех делах неизменно первой, и вдруг, в 30-летнем возрасте, умирает от какой-то непонятной легочной болезни. В клинике, в том числе в московском институте биофизики, поставили диагноз "абациллярный туберкулез" (то есть без наличия палочки)". "А что другое может быть при столь серьезных диффузных изменениях в легких?" — рассудили врачи. Однако вслед за Громовой от такого же странного туберкулеза умерло еще несколько девушек. Когда, наконец, разобрались, увидели: не туберкулез был у Громовой, а гораздо страшнее — плутониевый пневмосклероз, болезнь ранее совершенно неизвестная.
Или эпизод, рассказанный мне Ефросиньей Алексеевной Емановой. "Я приехала сюда в 1950 году, и меня направили работать в заводской здравпункт. Буквально на второй или третий день заходит ко мне врач Кирюшкин и говорит: "Там больная поступила с рожистым воспалением. Ты дерматолог — иди, это по твоей части". Я пошла, посмотрела и отвечаю: "Нет, Валерий Иванович, это не рожистое воспаление" — "А что?" — "Не знаю что, но не рожа. Я такого ни разу не видела".
И Ефросинья Алексеевна оказалась права. Не рожистое воспаление было у человека, а радиационный ожог — еще одна болезнь, с которой даже такой грамотный врач, как Еманова, столкнулся впервые.
И, наконец, история, описанная Ангелиной Константиновной Гуськовой. 1951 год. 13 заключенных, которые работали, казалось бы, на свежем воздухе (прокладывали траншею около одного из зданий радиохимического завода), вдруг все разом почувствовали себя плохо: тошнота, слабость, повышение температуры. Обратились в лагерную санчасть, там решили, что ничего страшного — обычное пищевое отравление. Немного подержали мужчин в стационаре и вновь вернули к работе. Лишь появление характерных изменений кожи, а позднее – лихорадка кровоточивость, позволили врачам заподозрить переоблучение, что вскоре и подтвердилось. Почва в траншее оказалась настолько радиоактивной, что у троих заключенных развилась острая лучевая болезнь. Немедленно пригласили специалистов "второй терапии" Байсоголова и Гуськову, они прямо в бараке приступили к интенсивным лечебным мерам, однако одного из троих спасти не удалось. И это третий диагноз, которого тогда не было ни в одном медицинском учебнике: ОЛБ, острая лучевая болезнь.
Из этих примеров видно, что поставленные ураном и плутонием медицинские загадки по своей масштабности и важности нисколько не уступали загадкам инженерным. Человека надо лечить, у него лучевой ожог, а врач о такой болезни впервые слышит. Как в такой ситуации быть? Где взять соответствующие методики и лекарства? В решении этих проблем, на мой взгляд, сыграли решающую роль два события. Первое — создание Третьего главного управления при Минздраве СССР во главе с генерал-лейтенантом медицинской службы Аветиком Игнатьевичем Бурназяном, которое руководило всей системой здравоохранения атомной отрасли. Аветик Игнатьевич был человеком крутым, иногда мог и оскорбить медицинского работника. В то же время генерала отличало великолепное чутье на кадры, глубокое понимание сути стоявших перед ним проблем и умение находить наиболее надежные и краткие пути их решения. Он неоднократно приезжал на Урал, лично контролировал, как выразился зав. поликлиникой Яков Иосифович Колотинский, "даже самые интимные стороны работы врача" и сделал для города и комбината много полезного. Второе событие — прибытие в медсанчасть Григория Давидовича Байсоголова и Ангелины Константиновны Гуськовой.
Когда я посоветовался с авторитетными медиками города, кого из них - Байсоголова или Гуськову - сделать главным героем рассказа, они не смогли сделать твердый выбор. Одни считали, что Гуськову, поскольку она достигла больших высот в науке - стала членом-корреспондентом Академии медицинских наук, другие считали, что Байсоголова, поскольку он заведовал "второй терапией" в самую напряженную пору ее работы и стал создателем филиала Института биофизики. В конце концов решили остановиться на Байсоголове, хотя, как будет видно по ходу повествования, одной фамилией здесь ограничиться никак нельзя, потому я и взял такой заголовок.
Начну со слов Н.А.КОШУРНИКОВОЙ: "Бурназян, - сказала она, — умел находить людей, которым можно поручить большое дело, в том числе он нашел Байсоголова - человека удивительной организованности и редкой одаренности, создавшего у нас ФИБ, ставшего основоположником радиационной медицины в нашей стране".
А вот что сказала А.Г ГУСЬКОВА: "Большое счастье для комбината, что в его медсан - отдел направили заведовать вторым терапевтическим отделением именно Григория Давидовича, одного из лучших гематологов страны... Отличные организаторские способности, высокая требовательность, умение выделить главное, врачебная интуиция позволили Байсоголову в эти первые годы сформировать небольшой, но успешно работавший клинический коллектив, который впоследствии возглавил всю лечебную и научную работу по радиационной патологии на комбинате".
Как конкретно Бурназян "нашел" Байсоголова и с помощью каких аргументов подвигнул его оставить Москву, отличное место работы (Институт переливания крови) и переехать на Урал? Спрашиваю об этом во время встречи в Обнинске самого Григория Давидовича.
Где-то в феврале 1950года, - неторопливо, с едва заметным кавказским акцентом повел рассказ Байсоголов, — меня вызвали в Министерство здравоохранения и дали анкеты. Велели заполнить и принести. Я заполнил, месяца через два получаю указание: "ехать". Как ехать? Куда ехать? У меня же в самом разгаре работа над диссертацией. Уже собран клинический материал, начались эксперименты на собаках. В связи с этим даю решительный отказ: "Никуда не поеду". Тогда меня повели по более высоким начальникам. Сначала какой-то заместитель в Третьем медицинском управлении уговаривал, потом Бурназян, а потом дошла очередь до заместителя министра. Заместитель министра встал, пошел мне навстречу, сказал: "Садитесь, пожалуйста" - и начал со слов: "Вы нам очень нужны". А до этого я никому не нужен был. работал себе и работал. А тут вдруг самому заместителю министра потребовался. — Знаете, — говорю, — я заканчиваю работу над диссертацией, поэтому поехать не могу. Не хочется бросать почти готовый труд.
— А что вам нужно, чтобы вы могли дописать диссертацию там?
— Во-первых, нужны контакты с руководителем.
— В любое время.
— Во-вторых, нужна литература, которой там, скорее всего, нет.
— Будет. На ваш абонемент из медицинской библиотеки вышлют любую книгу, какую только вы запросите. Что еще?
— Я единственный сын у родителей. Смогу ли я с ними встречаться?
— Пожалуйста.
Словом, он был со мною исключительно мил, что ни спрошу - "пожалуйста". В конце концов, мне крыть стало нечем. "Ладно, - ворю, - поеду".
Часть 2
Роковые последствия этого массового героизма стали проявляться довольно быстро, и главным образом в виде хронической лучевой болезни (ХЛБ), типовая история которой на начало 50-х годов не была описана ни в одном медицинском пособии ни у нас, ни за рубежом. Острую лучевую болезнь (особенно после Хиросимы) врачи знали, даже книжки о ней вышли, а вот хроническую - нет, потому что до создания атомной промышленности в СССР ее нигде в мире не существовало. Как выразилась Нина Александровна Кошурникова, "ХЛБ - это приобретение чисто советское, мы ему и название дали". "Почему чисто советское? - спросите вы, - а Америка? Она же начала строить реакторы раньше СССР, и история становления ее атомной промышленности, в принципе, немногим отличается от нашей". Это так, но в данном вопросе американцы пошли другим путем и не допустили столь тяжелых и массовых переоблучений персонала, как мы. "Выходит, по радиационной медицине литературы в то время совсем не было? - задаю я вопрос Байсоголову и Гуськовой. "Нельзя сказать, что небыло ничего — отвечает Ангелина Константиновна. — Была, например, работа профессора Шефера "Рентгеновские лучи и нервная система", и я как его ученица не могла этой работы не знать". "А после войны, - добавляет Григорий Давидович, — появились переводные статьи из американских и японских журналов. Статьи важные, интересные, но не очень конкретные. Насколько я помню, в них не давалось описание механизма нарушения кроветворения, а это при лучевой болезни главное. Единственное, что можно было экстраполировать на работников комбината, это опыт лучевой терапии, знания врачей-рентгенологов и радиологов. "Их первых, - замечает в связи с этим Ангелина Константиновна, - для решения вновь возникших медицинских вопросов в атомные города и позвали. Причем позвали не рядовых врачей, а ученых, основоположников, надеялись, что для них эта задача большой сложности не представит. Но подходы рентгенологов и радиологов доя нас оказались малоподходящими, потому что при лучевой терапии имеет место локальное облучение, а на производстве, в основном, тотальное. Большая разница. Однако рентгенологи не хотели учитывать этого обстоятельства и механически переносили закономерности, найденные ими в своей области, на то, с чем столкнулись мы. Оттого их привлечение к проблеме положительного результата не давало, скорее, наоборот — порождало заблуждения. Даже такой крупный ученый, как Тареев, который, казалось бы, должен был поучать нас, молодых, и наставлять на путь истинный (именно с этой целью его на Урал и пригласили), не смог понять всей новизны наблюдаемых явлений и занять правильную научную позицию. Мы, увидев сползание показателей крови на более низкие уровни, сразу начинали тревожиться: "Было лейкоцитов 6 тысяч, осталось всего 4, на целую треть меньше', а он говорил, что ничего страшного: "Ну, подумаешь, на 2 тысячи уменьшилось. Бывает такое. Через некоторое время все само собою восстановится". И даже делал на полях наших записей иронические пометки: "Это увлечение мальчиков и девочек".
- Вас так называл?
- Да, нас. Мы беспокоимся, считаем ухудшение показателей крови реакцией организма на радиационное воздействие, следовательно, необходимо что-то предпринимать, хотя точной зависимости между дозой и наступающими изменениями еще не знали, а он считал, что никакой проблемы нети все наши страхи надуманные.
Вот такой была ситуация в заводском здравоохранении, когда в город приехал и возглавил "вторую терапию" Григорий Давидович Байсоголов.
- Когда к вам поступили первые переоблученные – спрашиваю я Байсоголова, – чувство растерянности не испытали?
- Нет, растерянности никакой не ощущалось, – к моему удивлению очень уверенно ответил он, — Мы были молодые, неплохо обученные и, в общем-то, знали, что нужно делать. Более-менее ориентировались, - добавил Григорий Давидович, заметив мой, как видно, не очень доверчивый взгляд.
- А откуда вы знали, что нужно делать? Ведь тогда не было не только экспериментальных данных, а даже самих названий болезней, связанных с переоблучением.
- Перед врачом вопрос всегда встает раньше, чем перед экспериментатором. Экспериментатор еще только приступает к опытам, а у врача уже есть больной. И его надо лечить, независимо ни от чего. Я не могу ждать, когда экспериментатор завершит свои опыты и выдаст мне практические рекомендации. Я начинаю лечить по аналогии.
-Как это?
- То, что наблюдается при острой лучевой болезни, в принципе, не является чем-то уникальным. Такие состояния бывают и без облучения. Например, по клинике очень походит на острую лучевую болезнь острая геморрагическая (от слова "геморрагия" - кровотечение - В.Ч.) алейкия. Она случается у людей, которые питались перезимовавшим зерном. Было такое после войны: люди по весне собирали оставшиеся на полях колоски, сушили их, обмолачивали и ели. И у них развивалась болезнь, очень напоминавшая по внешним признакам лучевую. Все то же самое: лейкоциты исчезают, тромбоциты исчезают, начинается кишечная кровоточивость. Кроме того, от присоединения инфекции подскакивает температура. Что в этих случаях предпринимать? Чем давить инфекцию, а вместе с ней и температуру? Естественно, антибиотиками, независимо от того, острая лучевая болезнь у человека или геморрагическая алейкия. И до сих пор это остается основным методом лечения - антибактериальная терапия. То же самое в борьбе с кишечным кровотечением: используются обычные, давно известные препараты, которые способствуют свертыванию крови и укреплению сосудистой системы. Схожая симптоматика - схожее и лечение. Я не знаю, чем он болен; но я вижу симптомы и на основании их назначаю лечение.
- Но одно дело, когда лейкоциты упали из-за употребления в пищу перезимовавшего зерна, и другое дело - из-за переоблучения. Разве это не имеет значения?
—Клиника будет одна и та же.
— А лечение?
–И лечение.
(«Да, действительно, - подумал я после этих четких и убедительных пояснений, — Бурназян умел подбирать кадры»).
— А когда вы ехали на Урал, перед вами какие-то задачи ставили?
— Никаких не ставили. Я даже не знал, с чем в принципе буду иметь дело. Единственное, что пролило некоторый свет, - это разговор с Марком Соломоновичем Косирским, моим учителем. А так задача, как у всех врачей, одна — лечить людей.
Лечить - это, конечно, главное, но жизнь вскоре поставила перед заводской медициной целый ряд других задач, как то: отбор персонала для основных цехов, а затем и регулярный контроль за состоянием здоровья, профилактика лучевых заболеваний, создание системы реабилитации переоблученных и, что на тот момент было особенно важно и необходимо, организация научно-исследовательской работы по лучевым патологиям. Как конкретно отражается производственное облучение на кроветворении и внутренних органах? Каковы симптомы основных заболеваний? Способен ли организм восстанавливаться после значительных доз радиации и т.д.? Ничего этого врачи не знали, а раз не знали, то определяли методы лечения как бы "на ощупь".
Значительную часть этих проблем взяли на себя созданные по указанию Бурназяна заводские здравпункты - совершенно уникальные, как считает Виктор Николаевич Дощенко, медицинские учреждения. "Чтобы заводской здравпункт был не фельдшерский, а врачебный, чтобы он работал не 8 часов, а круглосуточно, чтобы не только оказывал первую помощь, но и вел систематические медицинские обследования - такого нигде в мире не было. Я, в частности, заведовал здравпунктом на химико-металлургическом заводе, и мы каждые два месяца проводили тщательный медицинский осмотр всего персонала, хотя по инструкции Минздрава это полагалось делать раз в год. Для точного определения вредного влияния радиации на организм, прежде всего, смотрели кровь, для чего все здравпункты были оснащены такими гематологическими лабораториями, которые имелись лишь в областных больницах. Делали развернутый анализ крови каждому работнику. Чтобы дать представление о нагрузке, которая выпала на врачей и медсестер здравпунктов, достаточно назвать одну цифру: только за первые 5 лет они провели своими силами более 100 тысяч медосмотров. Но зато не пропустили ни одного случая лучевого заболевания. Если бы не здравпункты, болезней и смертей было бы намного больше".
Часть3
Сделанное здравпунктами, действительно, трудно переоценить, особенно в части контроля и профилактики профессиональных заболеваний. Но это была, если можно так выразиться, задача первого уровня. Следующие же, к которым относилась клиническая и научно-исследовательская работа, целиком взяла на себя "вторая терапия" во главе с Байсоголовым. Вместе с Гуськовой они стали основателями совершенно нового направления в науке и практике - радиационной медицины.
Почти все, к кому я обращался с просьбой рассказать о Байсоголове, обязательно, хоть в нескольких штрихах, набрасывали его словесный портрет. Такое в разговорах о мужчинах встречается нечасто.
«Когда мы встретились впервые, - говорит Клара Назифовна МУКСИНОВА, - я увидела перед собою высокого, статного, подтянутого, с проницательным взглядом умных глаз, очень приятного молодого мужчину. Он был безукоризненно одет и имел хорошие манеры. Сразу создавалось впечатление чего-то внушительного и надежного, чему можно доверять».
"В нем было то, что трудно передать словами, но что называется породой, — услышал я от Татьяны Николаевны РЫСИНОЙ. - Красивое лицо, всегда красиво уложенные, чуть седоватые волнистые волосы, красивые, ухоженные руки. Настоящие руки врача. А если коротко, то Байсоголов был такой: красивый, элегантный, приветливый, чуть насмешливый и совсем не официальный".
«Он сохранил привлекательность даже в старости», — добавляет Н.А.КОШУРНИКОВА.
Многие молодые сотрудницы, сделал я для себя вывод, кто тайно, а кто явно, были влюблены в своего начальника. Говорю "тайно", потому что несмотря на элегантность и приветливость Байсоголов был руководителем очень жестким. Он явно тяготел к авторитарным методам управления и потому некоторым казался неподступным.
Поскольку слово "авторитарный" многих пугает, сразу поясню: истоки байсоголовской строгости не в капризности характера и не в мелочной придирчивости (этого за ним не водилось), а в таких его качествах, как пунктуальность (он даже не понимал, как это можно: пообещать и не сделать, назначить встречу на 2 часа, а приди в 2.15), ответственность (все, за что брался, делал исключительно добротно и основательно) и преданность своему врачебному долгу. А.Е.Фролова: "Я видела, как он плакал над своими больными". Будучи чрезвычайно пунктуальным и аккуратным сам, он того же требовал и от остальных. Расхлябанности не переносил.
А.Е.ФРОЛОВА: "Однажды на имя Григория Давидовича через спецчасть пришел документ, на который требовалось срочно дать ответ. В связи с этим, Григорий Давидович дает мне указание:
- Поняла.
- Очень хорошо.
"Очень хорошо" были его любимые слова в конце разговора. На следующий день перед двенадцатью, увидев, что Григорий Давидович уже пришел в клинику, я беру бумаги и направляюсь к нему. Но только дошла до порога кабинета, как забегает сотрудник гигиенического отдела Третьяков и просит выдать ему какой-то научный журнал (даже медицинские статьи тогда хранились в спец части). Ну, думаю, зачем заставлять человека бегать ко мне по несколько раз. Выдам ему этот журнал сейчас. Не успела выдать, Григорий Давидович уже звонит: "Александра Егоровна, почему вы не у меня? Мы же договаривались на 12.00".
Прибегаю, объясняю в чем дело, но он все равно сделал мне строгое предупреждение: "Чтобы больше такого не повторялось ". Он был жестким и требовательным даже в мелочах".
Н.А.КОШУРНИКОВА: У него была очень своеобразная манера давать поручения. Вызовет, объяснит суть дела, а потом спросит:
- Интересная работа?
-Да, очень.
- Как вы думаете, сумеете ее выполнить?
- Я попробую.
- Сколько времени вам на нее потребуется?
-10 дней.
- Очень хорошо, тогда приступайте.
Думая, что 10 дней это много и пока можно заняться другими делами, я отвлеклась, и, по правде говоря, забыла сданном мне поручении. А Григорий Давидович ничего не забыл и точно в назначенный срок вызывает:
- Ну что, получилось? - спрашивает.
- Ничего не получилось.
- Это почему же?
-Я забыла!
- Как забыла? Вы же сами согласились, что это интересно и нужно! Вы сами назначили срок! Не я вам его навязал, а вы назначили. И после этого забыть!
Не передать то изумление, боль и горечь, которые во время этого короткого монолога вспыхнули на лице, в глазах и в голосе Григория Давидовича. Ему это действительно было непонятно".
- Кавказская кровь в нем ощущалась? - спрашиваю я Нину Александровну.
- Совершенно определенно.
- В чем?
- В умении себя сдерживать.
- Значит, это не кавказец.
- Нет, кавказец, но кавказец воспитанный. В принципе вывести Григория Давидовича из себя особого труда не составляло. Он раздражался по многим поводам, и на работе, и дома. И это сразу было видно: если усы начинали торчать не вниз, а вперед, а глаза становились светлыми, значит, он чем-то сильно недоволен. В таких случаях мы говорили: "Довели Байсоголова до белых глаз". Но побеление глаз отнюдь не означало, что далее последует шумная, с длинными нотациями сцена. Нет. Как правило, Григорий Давидович умел себя сдерживать. Воспитанность в нем брала верх над темпераментом.
В.Н.ДОЩЕНКО: "Лечили мы Сашу Алиева. За полгода он набрал 668 рентген, и у нею развилась глубоченная лейкопения, а потом и острый лейкоз. Жил только благодаря регулярным переливаниям крови, которым велся строгий учет. Каждое отмечалось не только в истории болезни, но и в специальном журнале. И вдруг Байсоголов обнаружил, что в истории болезни отметка сделана, а в журнале — нет.
- В чем дело? - спросил он лечащего врача, молодую, но несколько рассеянную женщину.
- Ой, простите, Григорий Давидович, замоталась, - стала объяснять она. — Такой суматошный день сегодня, просто с ног сбилась.
- Это не оправдание, — строго заметил Григорий Давидович, - чтобы больше такого не было.
- Хорошо, хорошо, - заверила она.
Но прошло совсем немного времени, и история повторилась. На этот раз он уже никаких объяснений принимать не стал. Выслушать — выслушал, но решение принял категоричное: "Передайте Алиева Виктору", - мне то есть. Сейчас отфутболить тяжелого больного другому врачу — обычное дело. Только рады, что избавились от лишней "головной боли". А тогда это считалось позором. Та врач плакала, много раз просила у Байсоголова прощения, но он в таких случаях был неумолим".
Поэтому, несмотря на приветливость, сдержанность и воспитанность Байсоголова, его боялись. Одна медсестра, чтобы уничтожить улику и благодаря этому избежать объяснений с Григорием Давидовичем, съела служебную бумагу. Об этом факте мне рассказал сам Байсоголов. Вместе с тем вся "вторая терапия" относилась к нему с огромным уважением, особенно как к профессионалу. Там не было бесталанных работников, кого ни возьми — или обладатель диплома с отличием, или сталинский стипендиат (Бурназян постарался), но даже на их фоне Байсоголов явно выделялся. Во-первых, возрастом: они только-только окончили институты, а ему уже 29, во-вторых, врачебными познаниями и опытом.
В.Н.ДОЩЕНКО: Врач Григорий Давидович великолепный. Он умел и правильно диагностировать хроническую лучевую болезнь (ХЛБ). а это не так-то просто: тут надо быть не только гематологом, а и опытным врачом вообще, и выполнить любую процедуру. В частности, он первым среди нас освоил стернальную пункцию. "Стернум" - это грудина, следовательно, стернальная пункция — это прокол наружной пластины грудины. При обследовании лучевых больных она имеет очень важное значение, потому что одно дело - анализ крови из пальца, и совсем другое депо - анализ костно-мозговой ткани. Он более показательный. Но отбирать такие пробы надо уметь. Даже в Ленинградской ординатуре, где я работал по окончании института, был всего один специалист, владевший пунктированием. Когда он приходил в клинику и направлялся с иглой Кассирского к больному, за ним шествовала целая толпа любопытствующих. Всем хотелось посмотреть, как он справится со столь ответственной операцией — тогда это было ново и довольно опасно".
Часть 4
Скорее всего, существовавшую у Бурназяна систему отбора кадров Григорий Давидович явно упростил. Конечно же, Аветик Игнатьевич смотрел в анкеты очень внимательно и политический момент обязательно учитывал, но, поскольку радиация (и, судя по всему, Аветик Игнатьевич об этом знал) в первую очередь вызывает изменения со стороны крови, его помыслы были направлены прежде всего в профессиональное русло: нужен гематолог, и не просто гематолог, а гематолог с хорошим образованием и хорошим опытом. Кандидатура Байсоголова подходила по всем статьям: и потомственный врач (отец и мать — кандидаты медицинских наук), и поработал в госпитале (следовательно, повидал всего и при виде тяжелого больного не испугается), самое главное - прошел научную школу у такого великолепного учителя, как Марк Соломонович Косирский. Кстати говоря, Марк Соломонович быстро смекнул, кому и зачем потребовался Байсоголов, и напутствовал его такими словами: "Если ты предполагаешь, что будешь иметь дело с ионизирующими излучениями, я думаю, ты правильно предполагаешь. Но учти, если это так, то наиболее поражаемая радиацией структура — это кроветворение. Я думаю, что при облучении наступает замедление созревания клеток".
– До 1953 года и я так считал, — переводит разговор в научную сферу Григорий Давидович, — но потом понял, что это не основное.
— А что основное?
— Гибель молодых элементов, которые формируют дальнейшие клетки крови. Процесс созревания тоже нарушается. Отчасти Косирский прав, но в первую очередь наблюдается гибель наиболее молодых, так называемых стволовых клеток, которые должны давать потомство. А они при облучении гибнут, и потомства не дают.
Впрочем, некоторое время Байсоголову было не до научных теорий. Как только приехал, сразу с головой ушел в решение сугубо практических врачебных вопросов: как устанавливать профессиональные заболевания (профбольные появились уже в 1949 году, всего через год после пуска завода), что применять при лечении радиационных ожогов, какие меры следует предпринимать при острых лучевых поражениях и т.д. Но больше всего поступало работников с разного рода "пениями": лейкопенией, тромбоцитопенией, лимфопенией. резкой нейтропенией и, как результат, астеновегетативным синдромом, иначе говоря, с хронической лучевой болезнью (ХЛБ), поскольку "пения" - это недостаток, анемия — это малокровие, а астения — это бессилие. Только за первые 10 лет диагностировано около 2000 случаев хронической лучевой болезни. Плюс 206 лучевых ожогов (из них 175 - до 1953 года) и 123 случая плутониевого пневмосклероза. Особенно напряженными были дни и ночи, когда в больницу привозили переоблученных во время радиационных аварий, в частности во время СЦР (самопроизвольной цепной реакции). Вокруг них врачи, медсестры и санитарки объединялись в единую команду и боролись за их жизни, не щадя себя. Например, Ефросинья Алексеевна Еманова за время бдения около Каратыгина, которому, в конце концов, пришлось ампутировать обе ноги, потеряла в весе 12 килограммов.
Почему так происходило, сейчас особо объяснять не надо: новое производство, отсутствие достаточных знаний о влиянии радиации на организм. Именно по этой причине в 1948 году сам Институт биофизики, призванный стоять на страже здоровья работников атомной промышленности, рекомендовал установить годовую норму облучения 30 бэр. А во время аварийных работ допускать облучение в дозе 25 бэр в течение 15 минут. Довольно скоро увидели, что 30 бэр явно многовато, и снизили порог до 15 бэр, но даже 30-бэрная норма очень часто не соблюдалась, особенно на радиохимическом заводе, где годовые 100 бэр были обычным явлением. За год один человек получал столько, сколько последующее поколение не набирало за всю жизнь целой сменой. Естественно, это приводило к многочисленным хроническим заболеваниям, в том числе среди руководителей.
Е.А.ЕМАНОВА "Однажды, оставшись за заведующею здравпунктом, я стала перебирать личные медицинские карточки работников завода и выявила 12 человек, которые больше не могли работать в основных цехах. И все 12 — начальники отделений".
- А почему не могли?
- Потому что наблюдались большие изменения в крови. Например, у Пащенко лейкоциты упали до 2000. Придет в здравпункт, чемодан поставит и без сил падает в кресло. "Все, — говорит, — больше не могу". А слезы по щекам так и катятся.
- Отчего?
- Слабость, явно выраженная астения и сильные головные боли.
- Он тогда директором был или главным инженером?
- Нет, еще только начальником отделения.
- И сколько ему было лет?
- Лет 30, наверное. Что делать? Решила написать докладную начальнику хозяйства Демьяновичу, в которой особо обратила внимание на Пащенко, сказала, что человеку нужен постельный режим. Но Демьянович сначала отложил решение вопроса до одного праздника, а потом до другого.
А.К.ГУСЬКОВА: "Иногда врачам приходилось уговаривать персонал покинуть опасные места до завершения каких-либо, по их мнению, срочных и важных работ, требующих личного участия пациента, включая ЕЛ. Славского, И.В.Курчатова, А.Д. Гельман, АН. Семенова, Б.В. Броховича, которые не только полностью разделяли со своими подчиненными все опасности, но часто брали на себя наиболее трудные манипуляции с возможностью переоблучения. Таково участие в работах на реакторе И.В.Курчатова: на комбинате хранится его кассета с дозой разового облучения 42 рентгена".
(Продолжение следует).
Главная 
